Самый главный режиссер, который придумал летающего Мишку. Матвей Ошеровский.
МАТВЕЙ АБРАМОВИЧ ОШЕРОВСКИЙ
Накануне 100-летия со дня рождения М.А.Ошеровского в газете «Бульварные новости» (Нью-Йорк) опубликована статья Александра Галяса «Самый главный режиссер, который придумал летающего Мишку».
Самый главный режиссер, который придумал летающего Мишку
Народный артист Российской Федерации и УССР, профессор ГИТИСа, один из ведущих режиссеров советского музыкального театра, постановщик знаменитых спектаклей, воспитатель десятков талантливых актеров, наконец, заместитель главного режиссёра Олимпиады 1980 года в Москве… Не правда ли, завидная биография. Многим таких достижений хватило бы на несколько жизней. Он же всего добился за одну, правда, долгую — без малого 89 лет.
Он — это Матвей Абрамович Ошеровский, легендарный главреж не менее легендарного Одесского театра музыкальной комедии. Великолепной его труппой М.Ошеровский руководил с 1962 по 1977 гг. Поставил спектакли, которые вошли в историю жанра, и память о которых живет до сих пор. Чего стоит одна «одесская трилогия» («На рассвете», «Четверо с улицы Жанны», «У родного причала») — явление абсолютно новаторское и никем до сих пор не повторенное! В ту пору театр, что называется, гремел на весь Союз, слава его ведущих актеров, прежде всего, Михаила Водяного, не уступала популярности многих кинозвезд. Но жизнь создателя этой славы «раем не казалась». Он сам считал ее «трагической», о чем прямо заявил автору этих строк в интервью, которое я брал у Мастера летом 1991 года. Эта беседа легла в основу очерка о нем, который вошел в книгу «Сегодня и навсегда…», посвященной истории Одесской музкомедии.
24 октября исполняется 100 лет со дня рождения Матвея Абрамовича Ошеровского. В этой публикации книжный очерк соединены с фрагментами давнего интервью. Мне кажется, что такое сочетание позволит объемнее представить эту незаурядную личность.
«Ошеровский — фигура шекспировская….»
В этих словах прекрасного актера и драматурга Юрия Дынова, если и было преувеличение, то вполне объяснимое. Масштаб сотворенного режиссером и страсти, кипевшие вокруг него, — прекрасная основа для мощного художественного произведения, безразлично, в каком жанре оно будет сотворено…
Сергей Юрский рассказывал, что как-то предложил Георгию Товстоногову сыграть главную роль в пьесе Генриха Ибсена «Строитель Сольнес». И великий режиссер, посмеиваясь над идеей, ни разу не сказал нет: «актерское дело задевало нетронутые струны его души».
М.Ошеровский, получивший актерское и лишь затем режиссерское образование, мог бы стать незаурядным Фальстафом. По фактуре, темпераменту и чувству юмора он весьма подходил к этой роли (между прочим, второй по объёму шекспировской роли после Гамлета). Но, пожалуй, еще больше подошла бы ему роль Петруччо в «Укрощении строптивой». Этого героя прекрасно играл Ю.Дынов в «Целуй меня, Кэт!», но можно себе представить, какой вулкан страстей бушевал бы в спектакле, появись на сцене сам его постановщик!
Впрочем, вулкан он извергал из себя практически на каждой репетиции.
«Не уходил со сцены, пока не покажет актерам «отсюда и досюда»», — вспоминал многолетний завлит театра Зиновий Аврутин, — тратил себя без остатка».
Взрывной характер МАО (так за глаза называли в театре главрежа; еще в ходу было «Мотя», «Ошер») постоянно портил его отношения с актерами; в выражениях он не стеснялся и в пылу негодования мог оскорбить до такой степени, что те готовы были его убить. Но иначе работать не мог; как-то даже сказал артистам: «Не водите детей на репетицию. Я при них не могу вас оскорблять».
Когда шел поставленный им спектакль, фигуру главрежа можно было увидеть в зале возле одной из колон; если что было не так, по его мнению, то срывался с места и мчался за кулисы — устраивать разнос.
Но, остыв от минутных обид, ему многое прощали; понимали, что все это — во имя Театра.
«На репетициях он умеет делать все: петь, читать, играть, танцевать, ставить танцы. Дома — эскизы декораций, в шкафах — сувениры из других театров, на стенах — гастрольные афиши, на столе — стопки пьес, рукописи. Жена его — актриса. Живет он в двух шагах от театра. Театр вообще пронизывает все его существо. Он никогда не отдыхает от работы. Этот воздух, которым он дышит. Если бы его вместить в другой моральный климат, он бы захирел, задохнулся».
Таким видел своего учителя один из лучших его воспитанников — Валерий Барда-Скляренко.
«Ему казалось, что в своем деле он Колумб, — говорил Ю.Дынов, — и этот фанатизм передавался всем, кто имел отношение к постановке».
Но не всем и не всегда…
Врагов Матвей Абрамович умел наживать не менее талантливо, чем ставить спектакли. Особенно среди «руководящих товарищей», которым не стеснялся говорить в глаза, что они ничего не понимают в искусстве. Впрочем, хватало недоброжелателей и внутри коллективов, где ему приходилось работать. Потому и покидал театры, где был главным режиссером, несмотря на достигнутые успехи.
Придя в 1956-м в Воронежский театр музкомедии с его «низким уровнем музыкальной культуры», М.Ошеровский уже в первых работах сумел создать единый ансамбль.
«В спектакле нет статистов, с безразличным видом взирающих на «приму»… Органическое целое составляют многочисленные участники карнавала» — писал местный критик о (заметьте!) «Белой акции».
В 1958 году состоялся творческий отчет театра в Москве. Он прошел настолько успешно, что Тихон Хренников предложил реорганизовать Музкомедию в Музыкальный театр, а фактически Театр оперы и балета. В таком «формате» М.Ошеровский работать не захотел и перешел в Краснодарский театр музкомедии, который также переживал не лучшие времена: из-за постоянной смены руководителей и постановщиков спектакли казались (да и были!) собранными наспех. С приходом М.Ошеровского положение изменилось.
«Заметно улучшилось качество спектаклей, — отмечал в своей монографии М.Янковский, — стало более ощутимым желание придать коллективу единый художественный облик».
Вершиной успеха М.Ошеровского на посту главрежа стал спектакль «Кубанские ласточки» с музыкой местных авторов Я.Верховского, Г.Плотниченко и Д.Фалилеева. Постановка имела огромный успех на Кубани, и в 1960-м году ее вывезли в Москву, чему посодействовал Дмитрий Полянский, незадолго перед тем переведенный из Краснодара на пост Председателя Совета министров РСФСР. Более того, Д.Полянский сумел «вытащить» на спектакль самого Н.Хрущева. Первому секретарю «Кубанские ласточки» понравились, и вскоре постановщик был удостоен почетного звания «Заслуженный артист РСФСР». Но для него, как профессионала, не менее важной была положительная рецензия в «Известиях», подписанная корифеем оперетты Григорием Яроном.
Из Краснодара, тем не менее, М.Ошеровскому пришлось уехать: «по причинам личного свойства». (Есть смысл мысленно поблагодарить неведомую нам даму, из-за которой Одесса получила самого знаменитого в своей истории главного режиссера). В Одесский театр его «перетащил» Д.Островский, «благословение» же выдала министр культуры Екатерина Фурцева.
Для театра и режиссера это был поистине «подарок Судьбы».
М.Ошеровский получил то, чего не имел ни на одном из предыдущих мест работы — отличную труппу, хотя и несколько разболтанную трехлетним отсутствием творческого руководителя.
М.Ошеровский: «Я убежден, что в 1960-1970-е годы Одесская музкомедия не уступала американским театрам. Технические возможности, действительно, у нас были победнее, но зато мы обладали бесценным преимуществом — системой Станиславского, мхатовской школой, откуда я вышел. Такой труппы, как наша, не было и на Бродвее! Дембская, Демина, Дынов, Сатосова, Водяной — молодые, необыкновенно талантливые… Я никогда не забуду, как на наш спектакль «Целуй меня, Кэт!», по ходу которого исполнялись отрывки из «Укрощения строптивой», пришел Аникст — крупнейший знаток английского театра, и сказал, что давно не видел такого Шекспира. Мхатовцы во главе с Кедровым были просто поражены, с каким мастерством и отдачей вели в этом спектакле свои роли Сатосова и Дынов…».
Труппа же театра получила того самого лидера, которого так не хватало после ухода И.Гриншпуна.
Осознание этого пришло не сразу.
Игорь Дидурко, многолетний главный балетмейстер Одесской музкомедии, вспоминает о своем знакомстве с будущим главрежем.
«Мы отдыхали в отпуске и видели спектакль Краснодарского театра музкомедии. Впечатления он не произвел.
Вернулись в Одессу, зашли в приемную к директору, а там сидит какой-то незнакомый человек в сереньком костюме.
Секретарша спрашивает: «Как вам Краснодарский театр?»
— «Ничего интересного», — отвечаю.
На следующий день вызывает меня директор, у него в кабинете сидит вчерашний незнакомец. И мне его представляют, как нового главного режиссера. Было неловко. Но Ошеровский не обиделся, сказал, что посмотрел мои спектакли, а я был тогда «играющим тренером», и через несколько лет назначил главным балетмейстером».
Новый главный начал резво: за год выпустил пять спектаклей. Уже первые его постановки обозначили основные направления будущих работ: новые сочинения современных авторов («Улыбнись, Света!», «Сто чертей и одна девушка»), мюзиклы («Цветок Миссисипи») и «одесская тематика» (обозрение «Одесса — мой город родной»).
М.Ошеровский: «В 1961 году тогдашний министр культуры СССР Екатерина Фурцева позвала меня вместе с директором Одесской музкомедии Дмитрием Михайловичем Островским (замечательный был человек!), а тот пригласил стать главным режиссером. Я был молод, полон энергии, планов, самонадеян; перед тем достаточно успешно работал в музыкальных театрах Воронежа и Краснодара, вывез оба коллектива на гастроли в Москву (по тем временам — высший критерий), в Краснодаре даже получил звание заслуженного артиста РСФСР — и согласился. Меня не смутило, что незадолго до того сняли с «главного» прекрасного режиссера Изакина Гриншпуна (который, между прочим, был руководителем драматического кружка в харьковской 131-й школе, где я учился, и, по сути, привел меня в театр). Но я, повторяю, был полон замыслов и самонадеян…
Перед отъездом в Одессу я зашел к своему другу Николаю Озерову, а у него дома сидела скромная такая компания: Бондарчук, Чухрай, Ростоцкий, Хуциев… Я сбегал за водкой и за столом решил поспрашивать совета: «С чего начинать в Одессе?».
И Чухрай сказал: «Надо поставить спектакль, прославляющий Одессу. И вообще, если ты поймешь душу этого города, ты построишь истинно одесский театр».
Вот так, в полупьяном состоянии, и родилась идея будущей трилогии… Когда я приехал в Одессу, то, взяв пьесу Рацера и Константинова «Улыбнись, Света!», поставил на музыку Портнова свой первый именно «одесский» спектакль. С него и началась моя творческая жизнь в маленьком великолепном зале на Греческой. 16 лучших лет…».
Стоит обратить внимание, что классических оперетт в этом перечне не оказалось.
Есть какая-то загадка в том, что выдающийся режиссер музыкального театра не просто не любил, а прямо-таки терпеть не мог опереточную классику. Разгадка, по всей вероятности, кроется в той атмосфере, в которой формировались его вкусы, пристрастия, творческие предпочтения, да и сам он как личность.
В послереволюционную эпоху оперетту третировали как «неовенщину». Одни заголовки чего стоят: «Отвратительный жанр», «Прекрасное ничто», «Сексуальная «философия» оперетки» и т. п.. «Женихам» И.Дунаевского радовались как «целой революции в оперетте», которая позволила «выйти за пределы нерушимых границ венского стандарта… Блестящие цилиндры, черные фраки, роскошные наряды — вся привычная опереточная униформа осталась висеть в костюмерной…».
Мог ли сын комиссара Гражданской войны (М.Ошеровский родился в 1920 г. в Ростове-на-Дону) не воспринять эту риторику, тем более, что образцом театральной эстетики 1930-х годов был МХАТ?! И для него великие мастера МХАТа навсегда остались примером в творчестве и жизни. Особенно — Михаил Тарханов, мастер курса, к которому поступил абитуриент ГИТИСа Матвей Ошеровский. Если бы не он, возможно, и не знали бы мы такой фамилии…
Ведь «камнем преткновения» при поступлении в институт были для юноши даже не вступительные испытания; их он прошел. Оставался последний этап, который, однако, мог поставить крест на честолюбивых мечтах стать артистом.
М.Ошеровский: «После экзаменов сижу во дворике ГИТИСа. Тарханов ко мне подходит и говорит: «Матюша, а что вы сидите такой грустный?»
Отвечаю: «Потому что я пойду сейчас анкету заполнять, напишу, что я — сын врага народа, и меня не примут».
Он аж присвистнул. Потом подумал, наклонился к моему уху и тихо говорит: «Матюша, а ты про это не пиши». Я не написал и таким образом попал на курс».
М.Тарханов еще раз стал «добрым гением» своего ученика, когда, заметив его организационные способности, посоветовал учиться также режиссуре. И порекомендовал способного юношу Василию Сахновскому — известному режиссеру и педагогу, который в то время заведовал в ГИТИСе кафедрой режиссуры.
«Без таких педагогов, — признавался М.Ошеровский, — я бы не выдержал испытаний, которые были у меня в жизни».
Следующим испытанием после ареста отца была война. На фронт студентов не взяли, отправили вместе с МХАТом в Саратов. Там театральную науку приходилось постигать на практике, и не только актерскую. Матвей числился «старшим рабочим сцены правой стороны». Звучит смешно, а на самом деле — должность весьма ответственная. Ибо с правой стороны были веревки, которыми открывался и закрывался занавес, и «старший рабочий» должен был неотлучно находиться на своем посту, чтобы занавес «действовал» согласно партитуре, установленной для каждого спектакля, акта, картины и даже поклонов (партитуры эти следовало знать наизусть).
Будущему режиссеру эти навыки были только в помощь. Но еще важнее было то, что он мог вблизи наблюдать за игрой великих мастеров — И.Москвина, Н.Хмелева, Б.Ливанова, А.Грибова и даже иметь короткий разговор с самим В.И.Немировичем-Данченко. На всю жизнь он сохранил преклонением перед ними и абсолютную веру во всемогущество МХАТовской школы.
В дипломном спектакле «Чайка» он играл Треплева — символично для будущего искателя новых форм. А профессиональный дебют — как актерский (Олег Кошевой в «Молодой гвардии»), так и режиссерский («Вас вызывает Таймыр» по пьесе А. Галича и К. Исаева) — состоялся в Харьковском драмтеатре имени Шевченко. В том самом помещении, где некогда размещался «Березиль» Леся Курбаса. Затем был Ленинград, работа у Г.Товстоногова и Н.Акимова, и очередное испытание: «борьба с безродными космополитами». Пресловутый «пятый пункт», наряду с жупелом «сын врага народа», был еще одной причиной, по которой партийные органы с недоверием относились к Матвею Абрамовичу. Ю.Дынов по этому поводу написал горькую эпиграмму:
Достиг я многого в своем родном краю,
Но иногда приходится терзаться:
Безумно я Отечество люблю,
Где отчества я вынужден стесняться.
«Это был очень трудный период в моей жизни, — вспоминал Матвей Абрамович, — выручило то, что предложили работать в театре музыкальной комедии. Пришлось изучать музыкальную грамоту, клавиры, партитуры…»
По всей видимости, то, что в музкомедию М.Ошеровский пришел из драматического театра, да еще и не своей воле, а в силу обстоятельств, и наложило отпечаток на его отношение к классической оперетте. Что не говори, а система Станиславского в этом жанре не срабатывала так же эффективно, как в драме. Сам К.С. признавался, что не знает, как ставить романтические пьесы в стихах, и Лопе де Вега или Ростан никогда не шли во МХАТе классической его поры, что же говорить об опереттах?!
Подобно тому, как многие комики мечтают о трагических ролях, так и М.Ошеровский в «легком жанре» тяготел к серьезным темам. И беда его в том, что советские музкомедии не дотягивали до уровня западных мюзиклов. Ибо даже если было все в порядке с музыкой (оперетта Д.Шостаковича, к примеру), то либретто, мягко говоря, оставляли желать лучшего. И напротив, интересные либретто, за редким исключением, не дополнялись яркими мелодиями.
Но когда режиссер находил опору для своей фантазии, то даже не лучшие сочинения становились отличными спектаклями. Когда же он обращался к произведениям блестящим по форме («Целуй меня, Кэт!», «Человек из Ламанчи»), то и спектакли были блестящими.
То, что именно мюзикл — сильная сторона М.Ошеровского, признавал даже выдающийся реформатор музыкального театра Борис Покровский. «Свежесть театральных идей, вкус, темперамент, чувство меры и формы — ингредиенты его творческой натуры», — писал он о своем коллеге.
М.Ошеровский: «Наверное, лучшее из того, что я сделал в Одессе — это трилогия и мой курс в театральном училище… Подлинный театр — динамичный, новаторский — не может существовать без постоянного притока молодых сил. В Одессе всегда было трудно с квартирами, из-за чего стало невозможно привозить молодых артистов — выпускников московских вузов, и я решил набрать студию при театрально-техническом училище (спасибо Александру Баренбойму). И пришли туда 14-летняя Галя Жадушкина, 15-летний Валера Барда-Скляренко, совсем юная Вика Фролова, Володя Гольдат, Валя Прокофьева… Этим составом мы поставили «Трехгрошовую оперу». Удивительный был спектакль. Одесса на него просто «ломилась»…
Но в этих своих поисках М.Ошеровский явно опережал время. Многие зрители, да и артисты, не воспринимали его эксперименты. Так, практически провалился, быть может, лучший спектакль Мастера — «Человек из Ламанчи», где совершенно неожиданными гранями раскрылся талант Семена Крупника, столь же удивительно преобразился Михаил Водяной, и взошла «звезда» совсем юной Галины Жадушкиной. После чего последовала попытка снять главного режиссера.
Из беседы с М.Ошеровским:
— Дело было в 1970-м…
— И что же вам инкриминировали?
— Как что? «Идейно-политические просчеты в воспитании труппы». «В строку» мне ставили мои спектакли, мои высказывания, неподчинение партийным властям… Я ведь им прямо говорил, что они ничего не понимают — ни в искусстве, ни в политике, ни в жизни… Я был «певцом Одессы», а тогда все одесское уничтожалось. Считалось: Одесса — пролетарский город, что «истинная» Одесса — это Пересыпь. А я что показывал в своих спектаклях?! Да за одни куплеты Мишки-Япончика меня готовы были стереть…
— Но все-таки партийные власти ваш театр любили…
— Потому что это было модно… Потому что когда наши партийные лидеры выезжали вместе с театром в Москву (обязательно!) и у них в ЦК требовали билеты на наши спектакли — они просто расцветали: как же, это же «их» детище! И когда нас принимали в своей ложе члены Политбюро с коньяком и шампанским (любили они этакое меценатство!), кто выигрывал от этого в первую очередь? Театр?! Нет, местные партийные деятели…
— Матвей Абрамович, вот вы говорите: виновата Система… Но, положа руку на сердце: к прославлению этой самой Системы, пусть и косвенно, средствами своего «веселого жанра», вы ведь тоже приложили руку. Та же трилогия…
— Извините, но Систему мы не прославляли… Воспевали Одессу… А разве те одесситы, что живут сейчас на Брайтон-Бич, не тоскуют по «родному причалу»?! Романтика, да, ее в этих спектаклях было, сколько угодно, но где вы в них видели: «да здравствует»?! Да, когда французы в «На рассвете» пели «Интернационал», зал вставал. Но разве это подхалимаж?! Разве можно зачеркивать свою историю?! Да и как я, сын «врага народа», мог прославлять Систему? Я и в партию не вступал: сами понимаете, какое у меня к ней отношение… Но вот мой отец, комиссар гражданской войны (я, между прочим, и родился на барже при отступлении красных из Ростова-На-Дону), отсидевший десять лет и сосланный на вечное поселение, когда я начал ругать Сталина, дал мне пощечину: «Не смей говорить плохо об этом человеке! Он ничего не знает!»
Отец рассказывал мне: в лагерях старые большевики продолжали считать себя членами партии, делали себе картонные партбилеты, платили членские взносы, у них даже была лагерная парторганизация… Вот как они верили в идею! Да я и сам верил и верю в коммунистическое общество! И потому в моих спектаклях, прежде всего, жила романтика…
И, конечно же, старались, насколько это было возможно, сатирически обрисовать отрицательные явления. В спектакле «У родного причала» показывали коррупцию, жульничество в морском пароходстве. Поставили Корнейчука «Кому улыбаются звезды» на музыку Александрова, где «вытаскивали» тему развала сельского хозяйства, показухи, тупости руководителей…
Не забывайте, что у нас не было возможности говорить так прямо и открыто, как сейчас. Это сегодня все смелые. А мне хотели запретить «Прекрасную Елену» из-за одной фразы. По ходу пьесы Парис приносил Елене жертвенного барана, а та ему говорила: «Боже мой, какие дорогие подарки, и это в наше-то время…». Вот из-за этой фразы была целая котовасия…
Впрочем, чего хотеть от тех людей?
Вспоминаю один эпизод, почти анекдотический. Приехало как-то в театр партийное руководство. Администратор усадил их в первом ряду, а в перерыве подошел к первому секретарю: «Ну как, вам удобно, ничего не мешает?»
— «Да нет, все прекрасно, вот только дирижер передо мной сцену все время заслоняет»
— «Что же вы мне раньше не сказали?»
— «Да, ничего, ничего, пусть уж стоит!».
И вот эти люди меня и сняли. Для начала устроили дискуссию в «Вечерней Одессе», а потом провели в театре открытое партсобрание и размазали, зачеркнули всю мою жизнь. А было мне тогда немногим более пятидесяти…
Московская часть биографии М.Ошеровского выглядит более чем благополучно.
Но старая душевная рана нет-нет, а давала о себе знать…
М.Ошеровский: «Я отдал Одессе лучшие свои годы и очень многим обязан этому городу. Хотя жизнь моя в Одессе была трудной, драматической, а может, даже трагедийной. Я вспоминаю эти счастливые годы, вспоминаю с любовью Александра Менделевича Баренбойма, коллег — режиссеров Владимира Бортко, Володю Пахомова, критиков Щербакова, Михайлика…
Мы пришли с женой в театр на Греческой, в старое наше здание, вот там моя душа перевернулась. Я увидел снова эту маленькую сцену с ее минимальными возможностями, которые мы, тем не менее, использовали максимально. Постоял у той колонны, у которой всегда смотрел спектакли…
Когда я уехал из Одессы, у меня еще вполне хватало сил (хотя многие актеры кричали, будто я уже стар), но ни театра нового не стал создавать, ни другого театра не возглавил (хотя предложения были). Потому что прекрасно понимал: такого театра, который был в Одессе, где мне удалось развить традиции, заложенные Изакином Абрамовичем Гриншпуном, в моей жизни уже не будет».
Он умер 12 мая 2009 года, всего год не дожив до 90-летия. Согласно завещанию, его тело кремировали, а прах разделили на две части. Одна лежит на Востряковском кладбище в Москве, другая — на Втором Христианском в Одессе.
Говорят, будто впав в агонию, старый режиссер кричал: «Позовите мне труппу театра!» и называл фамилии одесских актеров…
Если это так, то финал его жизни поистине шекспировский…
Бульварные новости. Нью-Йорк. №18, октябрь 2020
Теги: 100-летие Ошеровского, Актеры, история театра, Матвей Ошеровский, музкомедия, Музыка, Одесса, Олимпиада-80, оперетта, Ошеровский, пресса, Профессия, Роль
Трекбэк с Вашего сайта.
